Бойня 5 крестовый поход детей. Бойня номер пять, или крестовый поход детей. Название и предыстория
«Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» (англ. Slaughterhouse-Five, or The Children’s Crusade ) () - автобиографический роман Курта Воннегута о бомбардировке Дрездена во время Второй мировой войны .
В повести описывается также история написания книги и причины, послужившие стимулом к её созданию.
Сюжет
Главный герой - Билли Пилигрим, нелепый, трусливый человек, получивший несколько психологических травм в детстве и не способный оправиться от них в течение всей жизни. В книге описывается его похождения на войне и бомбардировка Дрездена, которая наложила еще один несмываемый отпечаток на нервное состояние Пилигрима. Воннегут ввёл в повесть фантастический момент, который из комичного наивного «рассказа про инопланетян» вырастает в некоторую стройную философскую систему: Пришельцы с планеты Тральфамадор забирают Билли Пилигрима на свою планету и рассказывают ему, что время на самом деле не «течет», не происходит постепенный каузальный переход от одного события к другому - мир и время раз и навсегда даны, известно все, что произошло и произойдет. Нельзя сказать, почему или зачем произошло что-либо - такова была «структура момента». Таким художественным образом объясняется и композиция повести - это не рассказ о последовательно сменяющих друг друга событиях, а идущие без всякого порядка эпизоды жизни Пилигрима. Он научился у инопланетян путешествовать во времени, и каждый эпизод является таким путешествием.
Есть несколько моментов, в которые заносит Пилигрима поток времени:
- Психологические травмы детства (испуг от вида Большого каньона, первый неудачный опыт плаванья и др.)
- Долгий поход в лесу вместе с товарищами. Отбившись от отряда, они вынуждены бродить по незнакомым местам. Автобиографический, впрочем, как и многие другие в книге, момент.
- Плен и события в лагере военнопленных англичан.
- События на бойне номер 5 и бомбардировка Дрездена , за одну ночь стершая город с лица земли. Тонкий художественный ход - дальнейшие события, такие, как встреча с инопланетянами, могут быть объяснены с той точки зрения, что Билли просто сошел с ума - многочисленные нервные срывы, крупнейший из которых - момент бомбардировки, которые накапливались в герое, в конце концов через много лет привели к помутнению сознания.
- События после войны - спокойная размеренная жизнь с некрасивой, но доброй и отзывчивой женой. Богатство, к которому Пилигрим не стремился, пришло к нему на ниве офтальмологической медицины .
- Встреча с инопланетянами - полет на Тральфамадор и выставление Билли Пилигрима как некого музейного экспоната на потеху инопланетянам. (Вспоминается аналогичный рассказ Брайана Олдисса «Никогда в жизни»).
- Психологическая лечебница.
- Смерть от пули снайпера после семинара Пилигрима, в котором он распространяет идеи, узнанные от тральфамадорцев
Анализ
В повести ярко выражены антимилитаристские краски, высмеяна наивная вера в прогресс, показано бессилие простого человека перед бесконечным и бездушным миром зла и насилия, человеческих страданий и бессмысленных жертв (представление об отсутствии свободы воли перед лицом раз и навсегда данной истории). Воннегут в конце книги оправдывает войны с точки зрения общечеловеческой истории и хода мирового исторического процесса.
| Романы |
|
||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Сборники рассказов | Канарейка в шахте (1961) Добро пожаловать в обезьянник (1968) Несобранные расказы (1999) | ||||||||||
| Избранные эссе | Вампитеры, Фома и гранфаллоны (1974) Вербное воскресенье: автобиографический коллаж (1981) Судьбы хуже смерти (1991) Дай Вам Бог здоровья, доктор Кеворкян (1999) Человек без родины (2005) | ||||||||||
| Связанные статьи | |||||||||||
| Фильмы | С днём рождения, Ванда Джун (1971) Бойня номер пять (1972) Мать Тьма (1996) Завтрак чемпионов (1999) | ||||||||||
| Вымышленное | Килгор Траут Боконизм Боконон Лёд-девять Тральфамадор | ||||||||||
Wikimedia Foundation . 2010 .
Смотреть что такое "Бойня номер 5, или крестовый поход детей" в других словарях:
Slaughterhouse Five, or The Children’s Crusade
Бойня номер пять, или Крестовый поход детей Slaughterhouse Five, or The Children’s Crusade Автор: Курт Воннегут Жанр: научная фантастика, антиутопия Язык оригинала: английский Переводчик … Википедия
Крестовые походы 1 й крестовый поход Крестьянский крестовый поход Германский крестовый пох … Википедия
Бойня номер пять, или Крестовый поход детей Бойня номер пять, или Крестовый поход детей Slaughterhouse Five, or The Children’s Crusade
Бойня номер пять Slaughterhouse Five … Википедия
Курт Воннегут Kurt Vonnegut Дата рождения: 11 ноября 1922(1922 11 11) Место рождения: Индианаполис, СШ … Википедия
- (англ. Kilgore Trout, 1907 1981 или 1917 2001 гг.) персонаж произведений Курта Воннегута, по сюжету писатель фантаст, автор 209 романов, как минимум двухсот рассказов, и лауреат Нобелевской премии по медицине 1979… … Википедия
Курт Воннегут Kurt Vonnegut Дата рождения: 11 ноября 1922 Место рождения: Индианаполис, США Дата смерти: 11 апреля 2007 Место смерти: Нью Йорк … Википедия
Книги
- Бойня номер пять, или крестовый поход детей. Колыбель для кошки. Завтрак для чемпионов, или Прощай , Курт Воннегут. В книгу современного американского писателя Курта Воннегута (р. В 1923) включено четыре романа. Философско-сатирические романы "Колыбель для кошки" и "Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер"…
БОЙНЯ НОМЕР ПЯТЬ, ИЛИ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ДЕТЕЙ
(Пляска со смертью по долгу службы)
Автор: Курт Воннегут-младший
Год и место первой публикации: 1969, США
Издатель: Делакорт Пресс
Литературная форма: роман
Через много лет после Второй мировой войны Курт Воннегут встретился с Бернардом В. О`Хейром, с которым подружился во время войны, чтобы поговорить о разрушении Дрездена. Войска союзников разбомбили Дрезден; он стоял в руинах — как после взрыва ядерной бомбы. Воннегут и другие американские военнопленные (POW), выжившие в суровом испытании «Schlachthof-funf», «Бойни номер пять», бетонного убежища, предназначенного для забоя скота. Двое друзей впоследствии посетили Дрезден, где Воннегут получил материал, дополнивший его собственный опыт, для создания своей «знаменитой книги о Дрездене».
Билли Пилигрим, главный герой, родился в Трои (штат Нью-Йорк) в 1922 году. Он служил в армии помощником капеллана. После случайной гибели отца на охоте, Билли вернулся из увольнительной и был назначен помогать полковому капеллану вместо убитого помощника. Самого капеллана убили в сражении в Арденнах, а Билли и три других американца отбились от своих и заблудились в глубине немецкой территории. Один из трех солдат, Роланд Вири, артиллерист противотанковой артиллерии, который всю жизнь был непопулярным парнем, который всем мешал и от которого каждый хотел избавиться. Вири неоднократно выталкивал Билли с линии огня неприятеля, но Билли был настолько обессилен и измучен, что не соображал, что ему спасают жизнь. Это бесит Вири, который «сто раз на дню спасал Билли жизнь: ругал его на чем свет стоит, бил, толкал, чтобы тот не останавливался». Вири и двое других из четверки, оба разведчики, в воображении Вири превратились в «трех мушкетеров». Однако вместе с одержимостью Вири желанием сохранить жизнь страдающего галлюцинациями Билли растет и презрение разведчиков к Билли и Вири, которых они в конце концов бросают. Вири готов убить Билли, но в тот момент, когда он уже был на пути к убийству, их обнаруживает и берет в плен отряд немецких солдат.
Их обыскивают, отбирают оружие и вещи и препровождают в дом, где содержатся военнопленные. Их помещают вместе с двадцатью другими американцами. В целях пропаганды Билли фотографируют, чтобы показать, как плохо готовит своих солдат американская армия. Немцы и военнопленные идут дальше, встречают по пути других военнопленных, которые сливаются в единую человеческую реку. Их приводят на железнодорожную станцию и разделяют по званиям: рядовые с рядовыми, полковники с полковниками и т. д. Билли и Вири разлучают, но Вири продолжает считать, что Билли стал причиной разобщения «трех мушкетеров», он старается внушить ненависть к Билли своим соседям по вагону. На девятый день пути Вири умирает от гангрены. На десятый день поезд останавливается, и людей переправляют в лагерь для военнопленных. Билли отказывается прыгать из вагона. Его выводят, в вагонах остаются лежать трупы.
Пленных раздевают, их одежду дезинфицируют. Среди них находятся Эдгар Дарби, мужчина средних лет, чей сын сражался на Тихом океане, и Пол Лаззаро, крошечный сморщенный человечек, покрытый фурункулами. Оба они были с Вири, когда тот умирал, Дарби держал на коленях его голову, а Лаззаро пообещал отомстить Билли. Пленным возвращают одежду и выдают личные номера, которые они должны постоянно носить. Их отводят в барак, в котором обитают несколько англичан средних лет, находившихся в плену с начала войны. В отличие от своих американских коллег, англичане стараются быть в форме и следить за собой. Они также умело сберегают еду, и могут позволить себе выменивать у немцев продукты на различные полезные вещи — например, на доски и другие строительные материалы для обустройства своего барака.
В ужасном состоянии, в бреду, Билли помещается в санитарную часть британского отделения, в действительности представляющего собой шесть кроватей в одной из комнат барака. Ему впрыскивают морфин, за ним присматривает Дарби, все время читающий «Алый знак доблести». Билли пробуждается от наркотического сна, не соображая, где он и какой сейчас год. Дарби и Лаззаро спят на соседних койках. Лаззаро сломали руку за то, что он воровал сигареты у англичан, и теперь он разглагольствует перед Билли и Дарби, как он отомстит в один прекрасный день за это и за смерть Вири, в которой он винит Билли.
Глава англичан сообщает американцам: «Вы, господа, сегодня же уедете в Дрезден, прекрасный город… […] Кстати, бомбежки вам бояться нечего. Дрезден — открытый город. Он не защищен, в нем нет военной промышленности и сколько-нибудь значительной концентрации войск противника». Прибыв на место, американцы видят, что им сказали правду. Их отводят в бетонное убежище, где раньше была скотобойня, теперь ставшая их приютом — «Schlachthof-funf». Американцы работают на фабрике, производящей солодовый сироп, обогащенный витаминами и минералами, для беременных немецких женщин.
Спустя четыре дня Дрезден был разрушен. Билли, несколько американцев и четыре немецких охранника укрылись в подземелье бойни, когда город начали бомбить. Когда они вышли оттуда на следующий день — «небо было сплошь закрыто черным дымом. Сердитое солнце казалось шляпкой гвоздя. Дрезден был похож на Луну — одни минералы. Камни раскалились. Вокруг была смерть». Солдаты приказали американцам построиться по четыре и повели их из города к сельской гостинице, достаточно удаленной от Дрездена и избежавшей бомбежки.
Через два дня после окончания войны Билли и пятеро других американцев возвращаются в Дрезден, мародерствуя в покинутых домах, забирая приглянувшиеся вещи. Вскоре в город входят русские и арестовывают американцев, а через два дня отправляют их домой на «Лукреции А. Мотт».
На войне Билли Пилигрим, помимо всего прочего, путешествует во времени. Его путешествия случаются, когда он находится на грани между жизнью и смертью или под воздействием лекарств. Когда на него напал Вири, он путешествовал в будущее и прошлое. Например, он вернулся в то время, когда был маленьким мальчиком и они с отцом пришли в «YMKA» «Христианская ассоциация молодых людей» — А. Е. Его отец пытался научить Билли плавать методом «плыви или тони». Он сбросил его в воду в глубоком месте, Билли пошел ко дну — «он лежал на дне бассейна и вокруг звенела чудесная музыка. Он потерял сознание, но музыка не умолкала. Он смутно почувствовал, что его спасают. Билли очень огорчился». Из бассейна он перенесся в 1965 год, навестил свою мать в Сосновом Бору, доме для престарелых; затем он отправился на новогоднюю вечеринку в 1961 год; затем вернулся в 1958-й на банкет в честь команды Молодежной лиги, в которой играл его сын; а оттуда снова на новогоднюю вечеринку, где он изменил жене с другой женщиной; в итоге он вернулся во Вторую мировую войну, в немецкий тыл, где его тряс под деревом Вири.
Уснув от укола морфина в британской части лагеря военнопленных, Билли переносится в 1948 год в госпиталь ветеранов на Лейк-Плэсид. Он знакомится с Элиотом Розуотером, бывшим капитаном пехоты, который пристрастил Билли к произведениям Килгора Траута, малоизвестного писателя-фантаста, ставшего любимым писателем Билли и с которым спустя годы Билли познакомился лично. Затем Билли отправляется в то время, когда ему 44 года и он демонстрируется в зоопарке на Тральфамадоре как иная форма жизни.
Тральфамадорианцы — телепаты, живущие в четырех измерениях и имеющие четкие представления о концепции смерти — захватили Билли и поместили его в зоопарк, где он сидел голый в помещении, обставленном мебелью со складов «Сирс и Роубек», Айова-Сити (штат Айова). Вскоре после похищения Билли тральфамадорианцы похитили женщину-землянку, Монтану Уайлдбек, двадцатилетнюю кинозвезду, которая, как они надеялись, станет подругой Билли. Со временем она доверилась Билли и они полюбили друг друга, к радости и удовольствию тральфамадорианцев.
Вскоре после их сексуального опыта Билли пробуждается. Теперь это 1968 год, он вспотел под электрическим одеялом, греющим вовсю. Его дочь уложила его в постель по возвращении из госпиталя, куда его поместили после авиакатастрофы в Вермонте по пути на оптометрический съезд в Канаде, в которой выжил только он. Его жена — Валенсия Мербл, дочь преуспевающего оптика, который привел Билли в свой бизнес и сделал его таким образом состоятельным человеком. Она умирает от случайного отравления окисью углерода, пока Билли находится в госпитале.
На следующий день Билли Пилигрим отправляется в Нью-Йорк, где надеется попасть на телешоу и рассказать миру о тральфамадорианцах. Вместо этого он попадает на ток-шоу на радио, тема которого — «Роман мертв или нет?» Билли рассказывает о своих путешествиях, тральфамадорианцах, Монтане, многочисленных измерениях и тому подобном до тех пор, пока его не вывели «деликатно из студии во время перерыва, когда шла реклама. Он вернулся в свой номер, опустил четверть доллара в электрические «волшебные пальцы», подключенные к его кровати, и уснул. И пропутешествовал во времени на Тральфамадор». Билли Пилигрим умер 13 февраля 1976 года.
Согласно Ли Берресу, «Бойня номер пять» — одна из наиболее часто запрещаемых книг последних двадцати пяти лет, она может гордиться десятками случаев, когда студенты, родители, учителя, администрация, библиотекари и священники выступали за изъятие или уничтожение романа по следующим причинам: непристойность, вульгарный язык, жестокость, «сортирная» лексика, «нерекомендованный детям» язык, безбожие, безнравственность, «слишком современный» язык и «непатриотичное» изображение войны.
Джун Эдвардс рассматривает протесты родителей и религиозных деятелей: «Книга — это обвинительный акт войне, который критикует действия правительства, она антиамериканская и непатриотичная». Это обвинение не берет в расчет причину, по которой Воннегут написал роман, который должен был показать, что «невозможно вежливо высказаться о бойне». Эдвардс укрепляет позицию автора следующими аргументами: «Молодежь может отказаться от участия в будущих битвах, прочитав об ужасах войны в таких романах, как «Бойня номер пять»…, но это не сделает их антиамериканцами. Они не хотят, чтобы их страна была вовлечена в жесткость, истребление целых народов, но хотят, чтобы она находила иные пути разрешения конфликтов».
Нэт Хентофф сообщает, что Брюс Севери — единственный учитель в средней школе Дрейка Северной Дакоты, который в 1973 году использовал «Бойню номер пять» на занятиях в школе как пример «живой современной книги». Севери предоставил книгу для рассмотрения директору, но, не получив ответа, решил действовать самостоятельно и изучал ее на уроках. Возражения студентов против «неподходящего языка» привели к тому, что на школьном совете книгу назвали «орудием дьявола». Школьный совет постановил, что книга должна быть сожжена, несмотря на то, что ни один из членов совета ее не читал. Севери, узнав, что его контракт не будет возобновлен, заявил: «Несколько слов на три буквы в книге — невелика важность. Учащиеся слышали их и раньше. Ничему новому они не научились. Я всегда полагал, что задача школы — подготовить этих ребят к жизни в «большом, плохом мире», кажется, я ошибся». Севери с помощью Американского союза за гражданские свободы подал иск на школьный совет. Чтобы не доводить дело до суда, было достигнуто следующее соглашение: 1) «Бойня номер пять» может быть использована учителями средней школы Дрейка на уроках английского языка в 11-х и 12-х классах; 2) лекция Севери не может быть устно или письменно названа неудовлетворительной; 3) Севери выплачивается компенсация в 5 тысяч долларов.
«Руководство библиотекаря по урегулированию цензурных конфликтов» дает детальный отчет о процессе «Пико против Совета по образованию» в свободном школьном округе Айленд-Трис Юнион, дела которого рассматривались в 1979, 1980 и 1982 годах. Он знаменателен как первый случай, когда дело о школьной библиотечной цензуре достигло Верховного суда. Дело возникло благодаря инициативе членов школьного совета, присутствующих на встрече «Общества родителей Нью-Йорка» (PONY-U) в 1975 году, на которой был поднят вопрос о «контроле учебников и книг в школьных библиотеках». Пользуясь списком, который включал книги, признанные «лишними» в других школьных библиотеках, Ричард Аэрнс, тогдашний председатель школьного совета Лонг-Айленда, вместе с членом совета Фрэнком Мартином однажды вечером заглянул в школьную библиотеку, чтобы узнать, какие книги из списка в ней имеются. Они нашли девять книг, в том числе и «Бойню номер пять». На следующей встрече, с двумя директорами средних школ в феврале 1976 года, совет принял решение изъять эти девять книг (плюс еще две) из программы неполной средней школы. Это решение послужило поводом для записки директора Ричарда Морроу, который заявил: «Я не считаю, что мы должны соглашаться и действовать в соответствии с чьим-то списком… у нас уже есть собственный курс, …направленный на решение подобных проблем». На встрече 30 марта директор Аэрнс проигнорировал эту записку и приказал изъять книги из библиотек округа. После того как к делу подключилась пресса, совет выпустил опровержение, гласившее:
«Совет по образованию намерен прояснить ситуацию — мы ни в коем случае НЕ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ и НЕ СЖИГАТЕЛИ КНИГ. Хотя большинство из нас согласны, что эти книги могут находиться на полках публичной библиотеки, но мы все считаем, что эти книги НЕ подходят для школьных библиотек, где они легко доступны детям, чей разум находится еще на стадии формулирования [так] и где их наличие соблазнит детей читать и впитывать их…»
Морроу ответил, что это «ошибка совета, как и любой другой отдельной группы — изымать книги без детального изучения мнений родителей, чьи дети читают эти книги, и учителей, пользующихся этими книгами в процессе обучения…и не изучив как следует сами книги». В апреле совет и Морроу проголосовали за создание комитета из четырех родителей и четырех учителей, который рассмотрит эти книги и выскажет рекомендации относительно их статуса в будущем. Между тем Морроу потребовал, чтобы книги были возвращены на полки и оставались там вплоть до завершения процесса рассмотрения. Книги не вернули на полки. На следующей встрече комитет решил, что шесть из одиннадцати книг, в том числе и «Бойня номер пять», могут быть возвращены в школьные библиотеки. Три книги возвращать не рекомендовалось, еще по двум не было достигнуто единого решения. Как бы то ни было, 28 июля совет, несмотря на заключение комитета, проголосовал за возвращение только одной книги — «Смеющийся мальчик» — без ограничений и второй — «ЧЕРНЫЙ» — с ограничениями, которые будут зависеть от позиции комитета. Аэрнс завил, что остальные девять не могут использоваться как обязательная, факультативная или рекомендованная литература, но их обсуждение на уроках допускается.
В январе 1977 года Стивеном Пико и другими школьниками, которых представлял Нью-йоркский союз за гражданские свободы, был подан иск. Пико заявил, что совет нарушил Первую поправку, изъяв эти книги из библиотеки.
Как отмечено в записях процесса, школьный совет осудил эти книги как «антиамериканские, антихристианские, антисемитские и откровенно грязные»; они процитировали ряд пассажей, повествующих о мужских гениталиях, сексуальности, написанных непристойным и святотатственным языкам и кощунственное толкование Евангелия и Иисуса Христа. Леон Гурвиц пишет: «Федеральный окружной суд быстро вынес решение в пользу совета, но апелляционный суд вернул к рассмотрению дело по заявлению учащихся». Верховный суд, куда подал апелляцию школьный совет, поддержал (5 голосов против 4) решение апелляционного суда, отвергнув мнение, что «в действиях школьного совета в этой сфере нет вероятного нарушения Конституции». Цикл завершился 12 августа 1982 года, когда школьный совет проголосовал (6 против 1) за то, чтобы вернуть книги на библиотечные полки, но с условием, что библиотекарь должен письменно известить родителей, что их ребенок берет книги, которые они могут посчитать оскорбительными. (Более подробно о дискуссиях вокруг этого дела см. Цензурную историю «ЧЕРНОГО»).
Немало других эпизодов имело место вокруг «Бойни номер пять» в семидесятые, восьмидесятые и девяностые. Как указано в исследовании «Запрещенные книги: с 387 года до нашей эры по 1987 год нашей эры», неизвестный городской школьный совет из Айовы приказал в 1973 году сжечь 32 экземпляра книги из-за непристойного языка произведения. Учителю, включившему книгу в программу, грозили увольнением. В Макби (штат Южная Каролина) учитель, обращавшийся к этому тексту, был арестован и обвинен в использовании непристойных материалов.
«Ньюслеттер он Интеллектуал Фридом» сообщает, что в 1982 году в Лейкленде (штат Флорида) наблюдательный комитет проголосовал за запрещение книги (3 голоса против 2) в библиотеке средней школы Лейк Джибсон, сославшись на откровенные сексуальные сцены, насилие и непристойную лексику. Жалоба, поступившая от члена совета, была поддержана заместителем директора школы округа Полк Клиффом Мейнсом, который заявил, что политика рассмотрения книг обосновывает законную силу этого решения.
27 мая 1984 года в Расине (штат Висконсин) Уильям Грайндлэнд, окружной помощник по административным вопросам, запретил приобретать «Бойню номер пять», заявив: «Я не считаю, что ей место в школьной библиотеке». Член Объединенного школьного совета Юджин Данк возразил: «Отказывать нашему юношеству в качественной программе для чтения — это преступление». Это вызвало оживленные споры, которые привели к запрещению советом пяти учебников, трех по социальным наукам и двух по экономике. Член совета Барбара Скотт внесла предложение о создании «запасного списка», содержащего книги, для чтения которых требуется письменное
разрешение родителей. Между тем Ассоциация по образованию Расина пригрозила предпринять правовые действия и возбудить против школьного совета дело в федеральном суде, если книги будут запрещены. Исполнительный директор Ассоциации, Джим Эннис, заявил, что целью процесса будет «предотвратить изъятие школьным советом «современной и значимой литературы «из библиотек и программ». 14 июня комитет официальных лиц рекомендовал школьному округу приобрести новое издание «Бойни номер пять», а также предложил новую политику комплектования библиотеки. Последняя предполагала привлечь родителей к формированию комитета, состоящего из родителей, библиотекарей и руководителей образования, которые совместными усилиями будут отбирать новые материалы для библиотеки. Известие об этом удержало Ассоциацию от правовых действий против школьного округа.
15 мая 1986 года Джейн Роббинс-Картер, президент Библиотечной ассоциации Висконсина, проинформировала Объединенный школьный округ Расина о том, что проблема цензуры своим разрешением «обязана конфликту между политикой и практикой округа, поскольку они оказывают влияние на отбор и покупку материалов для библиотеки, а также на принципы интеллектуальной свободы, которые утверждает Билль о правах библиотек Библиотечной ассоциации Америки». Протесты были вызваны действиями Уильяма Грайндлэнда, которые утверждали «его власть уничтожать заказы на материалы для библиотеки, «не соответствующие нормам политики комплектования»», используя «расплывчатые и субъективные критерии» в выборе материалов, а также направлять «запросы на материалы спорного характера… в публичные библиотеки, местные книжные магазины и газетные киоски». Роббинс-Картер добавляет, что «цензура будет продолжаться до тех пор, пока Совет по образованию принимает пересмотренную политику отбора и покупки материалов для библиотек». В декабре комитет по рассмотрению Объединенного школьного округа Расина принял такой курс в июне 1985 года. 9 декабря Наблюдательный комитет по материалам для библиотек Объединенного школьного округа Расина проголосовал (6 голосов против 2) за то, чтобы «Бойню номер пять» поместили в ограниченный доступ и выдавали учащимся только с разрешения родителей. Грайндлэнд, член комитета, отбиравшего книги, сказал: «Я возражал против того, чтобы эта книга была в школьной библиотеке, и сейчас возражаю. Но ограничение — достойный компромисс».
В октябре 1985 года в Оуэнсборо (штат Кентукки) родительница Кэрол Робертс выразила протест, заявив, что «Бойня номер пять» — «просто отвратительна», ссылаясь при этом на пассажи о зверствах, «волшебных пальцах» [название вибратора — А. Е.] и фразу — «Снаряд вжикнул, как молния на брюках самого Вседержителя». Она также подготовила петицию, которую подписали более ста родителей. В ноябре состоялась встреча администрации, учителей и родителей, которые проголосовали за то, чтобы текст остался в школьной библиотеке. Джудит Эдвардс, директор городского департамента образования, заметила, что комитет «почувствовал — книга заслуживает одобрения». В апреле 1987 года в Лярю (штат Кентукки) Окружной совет по образованию отказался изымать «Бойню номер пять» из школьных библиотек, несмотря на многочисленные жалобы на сквернословие и сексуальные извращения в книге. Директор Фил Изен выступил в защиту книги, заявив, что она «показывает грязь войны»: «Мы не заставляем их [тех, кто против книги] читать их [книги в библиотеке]».
В августе 1987 года в Фитцджеральде (штат Джорджия) школьные власти решили запретить «Бойню номер пять» во всех городских школах, а также предложить аналогичную защиту против других «предосудительных» материалов. Книга была запрещена (6 голосов против 5) после того, как Ферайз и Максин Тейлор, чья дочь принесла книгу домой, подали в июне официальную жалобу: «Если мы не будем предпринимать здесь никаких действий, они будут приносить этот мусор в класс, а мы будем ставить на него печать своего одобрения».
В феврале 1988 года в Батон-Руж (штат Луизиана) член школьного совета Гордон Хатчисон заявил, что он хочет запретить «Бойню номер пять» и все подобные ей книги, которые он назвал «книги с грязным языком». Его внимание привлекла жалоба Бренды Форрест, чья дочь выбрала роман из списка рекомендованного чтения Центральной средней школы. Президент Окружной ассоциации учителей и родителей Беверли Трейхэн так отозвался на это событие: «У вас могут возникнуть крайне серьезные проблемы с запрещением книг». Дик Айке, исполнительный директор Союза работников образования восточного Батон-Ружа, вторил Трейхену, защищая книгу. Президент школьного совета Роберт Кроуфорд, ветеран Вьетнама, согласился с Айке и Трейхэном, заявив: «Я считаю, что начинать запрещать книги — опасно. Мы можем очистить библиотеки, если захотим». В марте управляющий школами Бернард Вайсс сказал, что для оценки книги будет создан комитет. Комитет из двенадцати человек проголосовал (11 «за», один воздержался) за то, чтобы оставить книгу. Член общины Билл Хьюи заявил: «Мне сложно верить этому обществу… в котором может обсуждаться изъятие книг с библиотечных полок. Я не хочу жить в обществе, которое одобряет бинго и запрещает книги».
«Запрещенные в США: справочник по книжной цензуре в школах и публичных библиотеках» упоминает резкую критику «Бойни номер пять», предпринятую в 1991 году в Пламмере (штат Айдахо). Родители протестовали против использования книги в программе 11-го класса по английскому языку и литературе, ссылаясь на богохульства. Поскольку в школе не был разработан механизм подобных запретов, то книгу просто изъяли из школы, а учитель, который использовал книгу на уроках, выбросил все экземпляры.
«Почти все это произошло на самом деле». Такой фразой начинается роман, который, как явствует из авторского предуведомления, «отчасти написан в слегка телеграфно-шизофреническом стиле, как пишут на планете Тральфамадор, откуда появляются летающие блюдца». Главный герой книги Билли Пилигрим, по выражению повествователя, «отключился от времени», и теперь с ним творятся разные странности.
«Билли лёг спать пожилым вдовцом, а проснулся в день свадьбы. Он вошёл в дверь в 1955 году, а вышел в 1941 году. Потом вернулся через ту же дверь и очутился в 1961 году. Он говорит, что видел своё рождение и свою смерть и много раз попадал в другие события своей жизни между рождением и смертью».
Билли Пилигрим родился в вымышленном городе Илиум, причём в тот же год, когда появился на свет и сам автор. Подобно последнему, Билли воевал в Европе, попал в плен к немцам и перенёс бомбёжку Дрездена, когда погибло более ста тридцати тысяч мирных жителей. Он вернулся в Америку и уже в отличие от своего создателя поступил на курсы оптометристов, обручился с дочкой их владельца. Он заболевает нервным расстройством, но его быстро вылечивают. Дела его идут отлично. В 1968 г. он летит на международный конгресс оптометристов, но самолёт попадает в аварию, и все, кроме него, погибают.
Полежав в больнице, он возвращается в родной Илиум, и поначалу все идёт как обычно. Но затем он выступает по телевидению и рассказывает о том, что в 1967 г. побывал на планете Тральфамадор, куда его доставило летающее блюдце. Там его якобы показывали в голом виде местным жителям, поместив в зоопарк, а затем спарили с бывшей голливудской кинозвездой Монтаной Уайлдбек, тоже похищенной с Земли.
Тральфамадорцы убеждены, что все живые существа и растения во вселенной машины. Они не понимают, почему земляне так обижаются, когда их называют машинами. Тральфамадорцы, напротив, очень рады своему машинному статусу: ни волнений, ни страданий. Механизмы не мучаются вопросами насчёт того, как устроен мир. Согласно научной точке зрения, принятой на этой планете, мир надлежит принимать, как он есть. «Такова структура данного момента», - отвечают Тральфамадорцы на все «почему» Билли.
Тральфамадор являет собой торжество научного знания. Его обитатели давно разгадали все загадки вселенной. Им известно, как и когда она погибнет. Тральфамадорцы сами взорвут её, испытывая новое горючее для своих блюдец, «когда создастся подходящая структура момента». Но грядущие катаклизмы не портят настроения тральфамадорцам, руководствующимся принципом «не обращать внимания на плохое и сосредоточиваться на хороших моментах». Билли в общем-то и сам всегда жил по тральфамадорским правилам. Ему не было дела до Вьетнама, где исправно функционирует его сын Роберт. В составе «зелёных беретов» эта «стреляющая машина» наводит порядок согласно приказу. Запамятовал Билли и про дрезденский апокалипсис. До тех пор, пока не слетал на Тральфамадор после той самой авиакатастрофы. Но теперь он постоянно курсирует между Землёй и Тральфамадором. Из супружеской спальни он попадает в барак военнопленных, а из Германии 1944 г. - в Америку 1967 г., в роскошный «кадиллак», который везёт его через негритянское гетто, где совсем недавно танки национальной гвардии вразумляли местное население, попытавшееся «качать свои права». А торопится Вилли на обед в Клуб Львов, где некий майор будет с пеной у рта требовать усиления бомбёжек. Но не Дрездена, а Вьетнама. Билли как председатель с интересом слушает речь, и доводы майора не вызывают у него возражений.
В скитаниях Пилигрима хаотичность только кажущаяся. Его маршрут выверен точной логикой. Дрезден 1945 г., Тральфамадор и США конца шестидесятых - три планеты в одной галактике, и вращаются они по своим орбитам, подчиняясь закону «целесообразности», где цели всегда оправдывают средства, а чем больше человек напоминает машину, тем лучше для него и для машинно-человеческого социума.
В дрезденском фрагменте не случайно столкнутся две гибели - огромного немецкого города и одного военнопленного-американца. Дрезден погибнет в результате тщательно спланированной операции, где «техника решает все». Американец Эдгар Дарби, до войны читавший в университете курс по проблемам современной цивилизации, будет убит по инструкции. Раскапывая завалы после налёта союзной авиации, он возьмёт чайник. Это не останется незамеченным немецкими конвоирами, он будет обвинён в мародёрстве и расстрелян. Дважды восторжествует буква инструкции, дважды совершится преступление. Эти события при всей их разнокалиберности взаимосвязаны, ибо порождены логикой машинного прагматизма, когда в расчёт принимаются не люди, а безликие человеко-единицы.
Отключённый от времени, Билли Пилигрим в то же время обретает дар памяти. Памяти исторической, удерживающей в сознании моменты пересечения частного существования с судьбой других людей и судьбой цивилизации.
Узнав о намерении автора-повествователя сочинить «антивоенную книгу», один из персонажей восклицает: «А почему бы вам не сочинить антиледниковую книгу». Тот не спорит, «остановить войны так же легко, как остановить ледники», но каждый должен выполнять свой долг. Выполнять свой долг Воннегуту активно помогает рождённый его воображением писатель-фантаст Килгор Траут, дайджесты из книг которого постоянно встречаются на всем протяжении романа.
Так, в рассказе «Чудо без кишок» роботы бросали с самолётов желеобразный газолин для сжигания живых существ. «Совесть у них отсутствовала, и они были запрограммированы так, чтобы не представлять себе, что делается от этого с людьми на земле. Ведущий робот Траута выглядел как человек, мог разговаривать, танцевать и гулять с девушками. И никто не попрекал его, что он бросает сгущённый газолин на людей. Но дурной запах изо рта ему не прощали. А потом он от этого излечился, и человечество радостно приняло его в свои ряды».
Траутовские сюжеты тесно переплетаются с реальными историческими событиями, придавая фантастике реальность, а реальность делая фантасмагорией. Разбомблённый Дрезден в воспоминаниях Билли выдержан в лунной тональности: «Небо было сплошь закрыто черным дымом. Сердитое солнце казалось шляпкой гвоздя. Дрезден был похож на Луну - одни минералы. Камни раскалились. Вокруг была смерть. Такие дела».
Бойня номер пять - не порядковый номер очередного мирового катаклизма, но лишь обозначение дрезденской скотобойни, в подземных помещениях которой спасались от бомбёжки американские пленные и их немецкие конвоиры. Вторая часть названия «Крестовый поход детей» раскрывается повествователем в одном из многочисленных чисто публицистических вкраплений, где авторские мысли выражаются уже открытым текстом. Повествователь вспоминает 1213 г., когда двое жуликов-монахов задумали аферу - продажу детей в рабство. Для этого они объявили о крестовом походе детей в Палестину, заслужив одобрение папы Иннокентия III. Из тридцати тысяч добровольцев половина погибла при кораблекрушениях, почти столько же угодило в неволю, и лишь ничтожная часть малюток энтузиастов по ошибке попала туда, где их не ждали корабли торговцев живым товаром. Такими же невинно убиенными оказываются для автора и те, кого отправляют сражаться за великое общее благо в разных точках современного мира.
Люди оказываются игрушками в военных развлечениях сильных мира сего и сами в то же самое время порой испытывают неодолимую тягу к смертоносным игрушкам. Отец военнопленного Роланда Вири вдохновенно собирает различные орудия пытки. Отец повествователя «был чудесный человек и помешан на оружии. Он оставил мне свои ружья. Они ржавеют». А ещё один американский военнопленный Поль Лазарро уверен, что «слаще мести нет ничего на свете». Кстати, Билли Пилигрим знает наперёд, что от его пули и погибнет он тринадцатого февраля 1976 г. Предлагая поразмыслить над тем, кто более виноват в нарастающей волне нетерпимости, насилия, терроризма государственного и индивидуального, в заключительной, десятой главе повествователь предлагает «только факты»: «Роберт Кеннеди, чья дача стоит в восьми милях от дома, где я живу круглый год, был ранен два дня назад. Вчера вечером он умер. Такие дела. Мартина Лютера Кинга тоже застрелили месяц назад. Такие дела. И ежедневно правительство США даёт мне отчёт, сколько.трупов создано при помощи военной науки во Вьетнаме. Такие дела».
Вторая мировая война окончена. В Европе весна и щебечут птички. Одна птичка спросила Билли Пилигрима: «Пьюти фьют?» Этим птичьим «вопросом» и заканчивается повестование.
Пересказал
Курт Воннегут (1922-2007) приобрел широкую известность в 60-х годах, начиная с романа «Колыбель для кошки» (1962), а прославился он после выхода романа «Бойня номер 5, или Крестовый поход детей» (1969).
Перед лицом современного зла, принявшего характер массовый и безличный, старые эталоны справедливости и добра, по мыли писателя, наивны и неприменимы.
Долгие годы произведения Воннегута воспринимали как литературную футурологию. Это неверно. Хотя действие у него нередко переносится на другие планеты или в далекие времена, художественная ткань его книг состоит из конфликтов и проблем слишком актуальных для современности.
Проза Воннегута производит впечатление фрагментарности. Отношения между героями возникают и обрываются как будто без всякой логики. Связи между эпизодами кажутся случайными. Но за внешней хаотичностью у Воннегута обнаруживается очень продуманная композиция. Его фрагментарность – это мозаика, которая складывается в единое целое в конце произведения.
Мозаичная композиция обусловлена характером эпохи: муравейники городов, механистичность человеческих контактов, безликость и однотипность быта – все это запечатлено писателем с неподдельной точностью.
Роман «Бойня номер 5, или Крестовый поход детей» (1969).
Художественное время в романе – прошлое и сегодняшнее. Несколько временных планов совмещаются и переплетаются в сознании главного героя Билли Пилигрима. Эти временные планы совмещаются в сознании Билли через ассоциации (например, в 1967 году Билли едет на завтрак в клуб, через сгоревший в результате негритянских волнений квартал, и сразу же переносится памятью на исковерканные мостовые Дрездена после бомбежки в последний месяц войны).
В фундамент художественной конструкции в самом начале книги положена метафора: «Послушайте! Билли Пилигрим отключился от времени». Эта метафора последовательно раскрывается по мере развития действия. Билли «путешествует» во времени рывками и не властен над тем, куда он попадает. Таким образом, повествование в романе лишено хронологической составляющей и сюжетной последовательности. Читатель оказывается перед необходимостью сопоставления прошлого, настоящего и будущего, возникающих в памяти Билли. Несуществующая планета Тральфамадор, Дрезден во время бомбежки, Америка середины 60-х соединены прочной смысловой связью. Эта связь – идея абсолютного рационализма (господствует на Тральфамадоре) и практика этого же рационализма здесь на Земле, в ночь, когда бомбили Дрезден.
В романе самые впечатляющие эпизоды связаны с изображением заключительной стадии войны, когда могущество Германии было окончательно подорвано и приближалась развязка. 13 февраля 1945 года американская авиация в несколько часов массированными налетами стерла с лица земли Дрезден, город, где фактически не было оборонных объектов. Погибло более 130 тысяч жителей (сам Воннегут в это время находился в Дрездене в качестве военнопленного; во время бомбежки он спасся только благодаря тому, что работал на бойнях, где глубоко под землей была холодильная камера):
«До полудня следующего дня выходить из убежища было опасно. Когда американцы и их охрана вышли наружу, небо было сплошь закрыто черным дымом. Сердитое солнце казалось шляпкой гвоздя. Дрезден был похож на Луну – одни минералы. Камни раскалились. Вокруг была смерть. Девочки, те, кого Билли видел голенькими, тоже все были убиты в менее глубоком убежище, в другом конце боен. Дрезден превратился в сплошное пожарище. Пламя пожирало все живое и вообще все, что могло гореть. Такие дела».
Команда военнопленных, отправленных расчищать завалы, пробирается по «лунной поверхности», несколько часов назад бывшей большим городом. Все молчат.
«Да и говорить было не о чем. Ясно было только одно: предполагалось, что все население города, без всякого исключения должно быть уничтожено, и каждый, кто осмелился остаться в живых, портил дело. Людям оставаться на Луне не полагалось». Пролетавшие над руинами самолеты открывали огонь по всему, что шевелилось внизу. «Все это было задумано для того, чтобы скорее кончилась война».
Когда окончилась война, с американцами было бесполезно говорить о трагедии Дрездена – им «эта бомбежка вовсе не казалась чем-то выдающимся». Прошлое слишком быстро порастает травой забвения. Но напоминать о таком прошлом необходимо, чтобы из такого прошлого не протянулась аналогия в будущее.
Так на практике выглядит рациональный подход. Вот тогда, в те роковые дни что-то и сломалось в Билли. Последующие его отключения от времени были только следствием, а тральфадорцы «просто помогли ему понять то, что происходило на самом деле».
Вымышленная планета Тральфамадор страшна своим абсолютным бездушием. Никаких противоречий, конфликтов на Тральфамадоре быть не может, потому что здесь господствует строго рациональный взгляд на вещи. Секрет тральфадорцев предельно прост: для того, чтобы обрести внутреннее спокойствие, надо всего лишь стать машиной, т.е. отказаться от любых попыток быть человеком со всей его противоречивостью и разнообразием чувств.
Изобретенная Воннегутом планета Тральфамадор представляет собой как бы кривое зеркало, укрупняющее пропорции, чтобы с наглядностью обнаружился весь ужас происходящего на Земле, в том числе сброс атомной бомбы на Хиросиму. Так, известный профессор Рэмфорд просит свою жену прочитать известное послание Трумэна американцам, в котором было объявлено всему миру, что на Хиросиму была сброшена атомная бомба:
«Это атомная бомба. Для ее создания мы покорили мощные силы природы. Источник, которым питается солнечная энергия, был направлен против тех, кто развязал войну на Дальнем Востоке. Теперь мы готовы окончательно и без промедления изничтожить любую промышленность Японии, в любом их городе на поверхности земли».
Роман Воннегута обрывается почти на идеалистической ноте. Стоит весна. Распускаются деревья. 130 тысяч трупов облиты бензином и сожжены. Улицы почти приведены в порядок. Вторая мировая война закончена. Билли в толпе пленных бредет по развалинам города. Но прошлое останется с ним навсегда. Останется это «пьюти-фьют» - крик птицы, последнее, что он услыхал в мертвом Дрездене. Сигнал предостережения. Это предостережение – против «глупости» всех, кто слишком быстро забывает «такие дела», против глупости взбесившегося рационализма, который убивает все живое на многострадальной Земле.
Этнокультурный фактор в зарубежной литературе второй половины ХХ века. Литература Латинской Америки. Понятие «магический реализм».
Синтез культур, рас и народов определили развитие литературы Латинской Америки. Стоит на особом положении к литературе Европы и Запада – одни ее считают далекой, другие все-таки европейской. Нет оснований выводить из европейского ареала: язык общий. Иногда своеобразие литературы объясняют регионализмом, мифологичностью, магическим реализмом, но все эти феномены известны и Европе. Даже бразильский карнавал в основах своих европейский. Общность языка определяет и внутреннее единство латиноамериканской литературы.
На протяжении нескольких столетий переживала период становления, после первой мировой войны стала значима: А. Карпентьер, М.О. Сильва и т.д. После второй мировой войны - новое поколение – Х. Кортасар, Маркес, Льоса.
Автор Курт Воннегут, американец немецкого происхождения (четвертое поколение), который сейчас живет в прекрасных условиях на мысе Код (и слишком много курит), очень давно он был американским пехотинцем (нестроевой службы) и, попав в плен, стал свидетелем бомбардировки немецкого города Дрездена («Флоренции на Эльбе») и может об этом рассказать, потому что выжил. Этот роман отчасти написан в слегка телеграфически-шизофреническом стиле, как пишут на планете Тральфамадор, откуда появляются летающие блюдца. Мир. Посвящается Мэри О’Хэйр и Герхарду МюллеруРевут быки.
Теленок мычит.
Разбудили Христа-младенца,
Но он молчит.
Почти все это произошло на самом деле. Во всяком случае, про войну тут почти все правда. Одного моего знакомого и в самом деле расстреляли в Дрездене за то, что он взял чужой чайник. Другой знакомый и в самом деле грозился, что перебьет всех своих личных врагов после войны при помощи наемных убийц. И так далее. Имена я все изменил.
Я действительно ездил в Дрезден на Гуггенхеймовскую стипендию (благослови их Бог) в 1967 году. Город очень напоминал Дайтон, в штате Огайо, только больше площадей и скверов, чем в Дайтоне. Наверно, там, в земле, тонны искрошенных в труху человеческих костей.
Ездил я туда со старым однополчанином, Бернардом В. О’Хэйром, и мы подружились с таксистом, который возил нас на бойню номер пять, куда нас, военнопленных, запирали на ночь. Звали таксиста Герхард Мюллер. Он нам рассказал, что побывал в плену у американцев. Мы его спросили, как живется при коммунистах, и он сказал, что сначала было плохо, потому что всем приходилось страшно много работать и не хватало ни еды, ни одежды, ни жилья. А теперь стало много лучше. У него уютная квартирка, дочь учится, получает отличное образование. Мать его сгорела во время бомбежки Дрездена. Такие дела.
Он послал О’Хэйру открытку к рождеству, и в ней было написано так - «Желаю Вам и Вашей семье, а также Вашему другу веселого Рождества и счастливого Нового года и надеюсь, что мы снова встретимся в мирном и свободном мире, в моем такси, если захочет случай».
Мне очень нравится фраза «если захочет случай».
Ужасно неохота рассказывать вам, чего мне стоила эта треклятая книжонка - сколько денег, времени, волнений. Когда я вернулся домой после Второй мировой войны, двадцать три года назад, я думал, что мне будет очень легко написать о разрушении Дрездена, потому что надо было только рассказывать все, что я видел. И еще я думал, что выйдет высокохудожественное произведение или, во всяком случае, оно даст мне много денег, потому что тема такая важная.
Но я никак не мог придумать нужные слова про Дрезден, во всяком случае, на целую книжку их не хватало. Да слова не приходят и теперь, когда я стал старым пердуном, с привычными воспоминаниями, с привычными сигаретами и взрослыми сыновьями.
И я думаю: до чего бесполезны все мои воспоминания о Дрездене и все же до чего соблазнительно было писать о Дрездене. И у меня в голове вертится старая озорная песенка:
Какой-то ученый доцент
Сердился на свой инструмент:
«Мне здоровье сорвал,
Капитал промотал,
А работать не хочешь, нахал!»
И вспоминаю я еще одну песенку:
Зовусь я Йон Йонсен,
Мой дом - штат Висконсин,
В лесу я работаю тут.
Кого ни встречаю,
Я всем отвечаю,
Кто спросит:
«А как вас зовут?»
Зовусь я Йон Йонсен,
Мой дом - штат Висконсин…
И так далее, до бесконечности.
Все эти годы знакомые меня часто спрашивали, над чем я работаю, и я обычно отвечал, что главная моя работа - книга о Дрездене.
Так я ответил и Гаррисону Старру, кинорежиссеру, а он поднял брови и спросил:
- Книга антивоенная?
- Да, - сказал я, - похоже на то.
- А знаете, что я говорю людям, когда слышу, что они пишут антивоенные книжки?
- Не знаю. Что же вы им говорите, Гаррисон Стар?
- Я им говорю: а почему бы вам вместо этого не написать антиледниковую книжку?
Конечно, он хотел сказать, что войны всегда будут и что остановить их так же легко, как остановить ледники. Я тоже так думаю.
И если бы войны даже не надвигались на нас, как ледники, все равно осталась бы обыкновенная старушка-смерть.
Когда я был помоложе и работал над своей пресловутой дрезденской книгой, я запросил старого своего однополчанина Бернарда В. О’Хэйра, можно ли мне приехать к нему. Он был окружным прокурором в Пенсильвании. Я был писателем на мысе Код. На войне мы были рядовыми разведчиками в пехоте. Никогда мы не надеялись на хорошие заработки после войны, но оба устроились неплохо.
Я поручил Центральной телефонной компании отыскать его. Они здорово это умеют. Иногда по ночам у меня бывают такие припадки, с алкоголем и телефонными звонками. Я напиваюсь, и жена уходит в другую комнату, потому что от меня несет горчичным газом и розами. А я, очень серьезно и элегантно, звоню по телефону и прошу телефонистку соединить меня с кем-нибудь из друзей, кого я давно потерял из виду.
Так я отыскал и О’Хэйра. Он низенький, а я высокий. На войне нас звали Пат и Паташон. Нас вместе взяли в плен. Я сказал ему по телефону, кто я такой. Он сразу поверил. Он не спал. Он читал. Все остальные в доме спали.
- Слушай, - сказал я. - Я пишу книжку про Дрезден. Ты бы помог мне кое-что вспомнить. Нельзя ли мне приехать к тебе, повидаться, мы бы выпили, поговорили, вспомнили прошлое.
Энтузиазма он не проявил. Сказал, что помнит очень мало. Но все же сказал: приезжай.
- Знаешь, я думаю, что развязкой в книге должен быть расстрел этого несчастного Эдгара Дарби, - сказал я. - Подумай, какая ирония. Целый город горит, тысячи людей гибнут. А потом этого самого солдата-американца арестовывают среди развалин немцы за то, что он взял чайник. И судят по всей форме и расстреливают.
- Гм-мм, - сказал О’Хэйр.
- Ты согласен, что это должно стать развязкой?
- Ничего я в этом не понимаю, - сказал он, - это твоя специальность, а не моя.
Как специалист по развязкам, завязкам, характеристикам, изумительным диалогам, напряженнейшим сценам и столкновениям, я много раз набрасывал план книги о Дрездене. Лучший план, или, во всяком случае, самый красивый план, я набросал на куске обоев.
Я взял цветные карандаши у дочки и каждому герою придал свой цвет. На одном конце куска обоев было начало, на другом - конец, а в середине была середина книги. Красная линия встречалась с синей, а потом - с желтой, и желтая линия обрывалась, потому что герой, изображенный желтой линией, умирал. И так далее. Разрушение Дрездена изображалось вертикальным столбцом оранжевых крестиков, и все линии, оставшиеся в живых, проходили через этот переплет и выходили с другого конца.
Конец, где все линии обрывались, был в свекловичном поле на Эльбе, за городом Галле. Лил дождь. Война в Европе окончилась несколько недель назад. Нас построили в шеренги, и русские солдаты охраняли нас: англичан, американцев, голландцев, бельгийцев, французов, новозеландцев, австралийцев - тысячи бывших военнопленных.
А на другом конце поля стояли тысячи русских, и поляков, и югославов, и так далее, и их охраняли американские солдаты. И там, под дождем, шел обмен - одного на одного. О’Хэйр и я залезли в американский грузовик с другими солдатами. У О’Хэйра сувениров не было. А почти у всех других были. У меня была - и до сих пор есть - парадная сабля немецкого летчика. Отчаянный америкашка, которого я назвал в этой книжке Поль Лаззаро, вез около кварты алмазов, изумрудов, рубинов и всякого такого. Он их снимал с мертвецов в подвалах Дрездена. Такие дела.
Дурак-англичанин, потерявший где-то все зубы, вез свой сувенир в парусиновом мешке. Мешок лежал на моих ногах. Англичанин то и дело заглядывал в мешок, и вращал глазами, и крутил шеей, стараясь привлечь жадные взоры окружающих. И все время стукал меня мешком по ногам.
Я думал, это случайно. Но я ошибался. Ему ужасно хотелось кому-нибудь показать, что у него в мешке, и он решил довериться мне. Он перехватил мой взгляд, подмигнул и открыл мешок. Там была гипсовая модель Эйфелевой башни. Она вся была вызолочена. В нее были вделаны часы.
- Видал красоту? - сказал он.
И нас отправили на самолетах в летний лагерь во Франции, где нас поили молочными коктейлями с шоколадом и кормили всякими деликатесами, пока мы не покрылись молодым жирком. Потом нас отправили домой, и я женился на хорошенькой девушке, тоже покрытой молодым жирком.
И мы завели ребят.
А теперь все они выросли, а я стал старым пердуном с привычными воспоминаниями, привычными сигаретами. Зовусь я Йон Йонсен, мой дом - штат Висконсин. В лесу я работаю тут.
Иногда поздно ночью, когда жена уходит спать, я пытаюсь позвонить по телефону старым своим приятельницам.
- Прошу вас, барышня, не можете ли вы дать мне номер телефона миссис такой-то, кажется, она живет там-то.
- Простите, сэр. Такой абонент у нас не значится.
- Спасибо, барышня. Большое вам спасибо.
И я выпускаю нашего пса погулять, и я впускаю его обратно, и мы с ним говорим по душам. Я ему показываю, как я его люблю, а он мне показывает, как он любит меня. Ему не противен запах горчичного газа и роз.
- Хороший ты малый, Сэнди, - говорю я ему. - Чувствуешь? Ты молодчага, Сэнди.
Иногда я включаю радио и слушаю беседу из Бостона или Нью-Йорка. Не выношу музыкальных записей, когда выпью как следует.
Рано или поздно я ложусь спать, и жена спрашивает меня, который час. Ей всегда надо знать время. Иногда я не знаю, который час, и говорю:
- Кто его знает…
Иногда я раздумываю о своем образовании. После Второй мировой войны я некоторое время учился в Чикагском университете. Я был студентом факультета антропологии. В то время нас учили, что абсолютно никакой разницы между людьми нет. Может быть, там до сих пор этому учат.
И еще нас учили, что нет людей смешных, или противных, или злых. Незадолго перед смертью мой отец мне сказал:
- Знаешь, у тебя ни в одном рассказе нет злодеев.
Я ему сказал, что этому, как и многому другому, меня учили в университете после войны.
Пока я учился на антрополога, я работал полицейским репортером в знаменитом Бюро городских происшествий в Чикаго за двадцать восемь долларов в неделю. Как-то меня перекинули из ночной смены в дневную, так что я работал шестнадцать часов подряд. Нас финансировали все городские газеты, и АП, и ЮП1, и все такое. И мы давали сведения о процессах, о происшествиях, о полицейских участках, о пожарах, о службе спасения на озере Мичиган, и все такое. Мы были связаны со всеми финансировавшими нас учреждениями путем пневматических труб, проложенных под улицами Чикаго.
Репортеры передавали по телефону сведения журналистам, а те, слушая в наушники, отпечатывали отчеты о происшествиях на восковках, размножали на ротаторе, вкладывали оттиски в медные с бархатной прокладкой патроны, и пневматические трубы глотали эти патроны. Самыми прожженными репортерами и журналистами были женщины, занявшие места мужчин, ушедших на войну.
И первое же происшествие, о котором я дал отчет, мне пришлось продиктовать по телефону одной из этих чертовых девок. Дело шло о молодом ветеране войны, которого устроили лифтером на лифт устаревшего образца в одной из контор. Двери лифта на первом этаже были сделаны в виде чугунной кружевной решетки. Чугунный плющ вился и переплетался. Там была и чугунная ветка с двумя целующимися голубками.
Ветеран собирался спустить свой лифт в подвал, и он закрыл двери и стал быстро спускаться, но его обручальное кольцо зацепилось за одно из украшений. И его подняло на воздух, и пол лифта ушел у него из-под ног, а потолок лифта раздавил его. Такие дела.
Я все это передал по телефону, и женщина, которая должна была написать все это, спросила меня:
- А жена его что сказала?
- Она еще ничего не знает, - сказал я. - Это только что случилось.
- Позвоните ей и возьмите у нее интервью.
- Что-о-о?
- Скажите, что вы капитан Финн из полицейского управления. Скажите, что у вас есть печальная новость. И расскажите ей все, и выслушайте, что она скажет.
Так я и сделал. Она сказала все, что можно было ожидать. Что у них ребенок. Ну и вообще…
Когда я приехал в контору, эта журналистка спросила меня (просто из бабьего любопытства), как выглядел этот раздавленный человек, когда его расплющило.
Я ей рассказал.
- А вам было неприятно? - спросила она. Она жевала шоколадную конфету «Три мушкетера».
- Что вы, Нэнси, - сказал я. - На войне я видел кой-чего и похуже.
Я уже тогда обдумывал книгу про Дрезден. Тогдашним американцам эта бомбежка вовсе не казалась чем-то выдающимся. В Америке не многие знали, насколько это было страшнее, чем, например, Хиросима. Я и сам не знал. О дрезденской бомбежке мало что просочилось в печать.
Случайно я рассказал одному профессору Чикагского университета - мы встретились на коктейле - о налете, который мне пришлось видеть, и о книге, которую я собираюсь написать. Он был членом так называемого Комитета по изучению социальной мысли. И он стал мне рассказывать про концлагеря и про то, как фашисты делали мыло и свечи из жира убитых евреев и всякое другое.
Я мог только повторять одно и то же:
- Знаю. Знаю. Знаю.
Конечно, вторая мировая война всех очень ожесточила. А я стал заведующим отделом внешних связей при компании «Дженерал электрик», в Шенектеди, штат Нью-Йорк, и добровольцем пожарной дружины в поселке Альплос, где я купил свой первый дом. Мой начальник был одним из самых крутых людей, каких я встречал. Надеюсь, что никогда больше не столкнусь с таким крутым человеком, как бывший мой начальник. Он был раньше подполковником, служил в отделе связи компании в Балтиморе. Когда я служил в Шенектеди, он примкнул к голландской реформистской церкви, а церковь эта тоже довольно крутая.
Часто он с издевкой спрашивал меня, почему я не дослужился до офицерского чина. Как будто я сделал что-то скверное.
Мы с женой давно спустили наш молодой жирок. Пошли наши тощие годы. И дружили мы с тощими ветеранами войны и с их тощенькими женами. По-моему, самые симпатичные из ветеранов, самые добрые, самые занятные и ненавидящие войну больше всех - это те, кто сражался по-настоящему.
Тогда я написал в управление военно-воздушных сил, чтобы выяснить подробности налета на Дрезден: кто приказал бомбить город, сколько было послано самолетов, зачем нужен был налет и что этим выиграли. Мне ответил человек, который, как и я, занимался внешними связями. Он писал, что очень сожалеет, но все сведения до сих пор совершенно секретны.
Я прочел письмо вслух своей жене и сказал:
- Господи ты боже мой, совершенно секретны - да от кого же?
Тогда мы считали себя членами Мировой федерации. Не знаю, кто мы теперь. Наверно, телефонщики. Мы ужасно много звоним по телефону - во всяком случае, я, особенно по ночам.
Через несколько недель после телефонного разговора с моим старым дружком-однополчанином Бернардом В. О’Хэйром я действительно съездил к нему в гости. Было это году в 1964-м или около того - в общем, в последний год Международной выставки в Нью-Йорке. Увы, проходят быстротечные годы. Зовусь я Ион Йонсен… Какой-то ученый доцент…
Я взял с собой двух девчурок: мою дочку Нанни и ее лучшую подружку Элисон Митчелл. Они никогда не выезжали с мыса Код. Когда мы увидели реку, пришлось остановить машину, чтобы они постояли, поглядели, подумали. Никогда в жизни они еще не видели воду в таком длинном, узком и несоленом виде. Река называлась Гудзон. Там плавали карпы, и мы их видели. Они были огромные, как атомные подводные лодки.
Видели мы и водопады, потоки, скачущие со скал в долину Делавара. Много чего надо было посмотреть, и я останавливал машину. И всегда пора было ехать, всегда - пора ехать. На девчурках были нарядные белые платья и нарядные черные туфли, чтобы все встречные видели, какие это хорошие девочки.
- Пора ехать, девочки, - говорил я. И мы уезжали. И солнце зашло, и мы поужинали в итальянском ресторанчике, а потом я постучал в двери красного каменного дома Бернарда В. О’Хэйра. Я держал бутылку ирландского виски, как колокольчик, которым созывают к обеду.
Я познакомился с его милейшей женой, Мэри, которой я посвящаю эту книгу. Еще я посвящаю книгу Герхарду Мюллеру, дрезденскому таксисту. Мэри О’Хэйр - медицинская сестра; чудесное занятие для женщины.
Мэри полюбовалась двумя девчушками, которых я привез, познакомила их со своими детьми и всех отправила наверх - играть и смотреть телевизор. И только когда все дети ушли, я почувствовал: то ли я не нравлюсь Мэри, то ли ей что-то в этом вечере не нравится. Она держалась вежливо, но холодно.
- Славный у вас дом, уютный, - сказал я, и это была правда.
- Я вам отвела место, где вы сможете поговорить, там вам никто не помешает, - сказала она.
- Отлично, - сказал я и представил себе два глубоких кожаных кресла у камина в кабинете с деревянными панелями, где два старых солдата смогут выпить и поговорить. Но она привела нас на кухню. Она поставила два жестких деревянных стула у кухонного стола с белой фаянсовой крышкой. Свет двухсотсвечовой лампы над головой, отражаясь в этой крышке, дико резал глаза. Мэри приготовила нам операционную. Она поставила на стол один-единственный стакан для меня. Она объяснила, что ее муж после войны не переносит спиртных напитков.
Мы сели за стол. О’Хэйр был смущен, но объяснять мне, в чем дело, он не стал. Я не мог себе представить, чем я мог так рассердить Мэри. Я был человек семейный. Женат был только раз. И алкоголиком не был. И ничего плохого ее мужу во время войны не сказал.
Она налила себе кока-колы и с грохотом высыпала лед из морозилки над раковиной нержавеющей стали. Потом она ушла в другую половину дома. Но и там она не сидела спокойно. Она металась по всему дому, хлопала дверьми, даже двигала мебель, чтобы на чем-то сорвать злость.
Я спросил О’Хэйра, что я такого сделал или сказал, чем я ее обидел.
- Ничего, ничего, - сказал он. - Не беспокойся. - Ты тут ни при чем.
Это было очень мило с его стороны. Но он врал. Я тут был очень при чем.
Мы попытались не обращать внимания на Мэри и вспомнить войну. Я отпил немножко из бутылки, которую принес. И мы посмеивались, улыбались, как будто нам что-то припомнилось, но ни он, ни я ничего стоящего вспомнить не могли. О’Хэйр вдруг вспомнил одного малого, который напал на винный склад в Дрездене до бомбежки и нам пришлось отвозить его домой на тачке. Из этого книжку не сделаешь. Я вспомнил двух русских солдат. Они везли полную телегу будильников. Они были веселы и довольны. Они курили огромные самокрутки, свернутые из газеты.
Вот примерно все, что мы вспомнили, а Мэри все еще шумела. Потом она пришла на кухню налить себе кока-колы. Она выхватила еще одну морозилку из холодильника и грохнула лед в раковину, хотя льда было предостаточно.
Потом повернулась ко мне, - чтобы я видел, как она сердится и что сердится она на меня. Очевидно, она все время разговаривала сама с собой, и фраза, которую она сказала, прозвучала как отрывок длинного разговора.
- Да вы же были тогда совсем детьми! - сказала она.
- Что? - переспросил я.
- Вы были на войне просто детьми, как наши ребята наверху.
Я кивнул головой - ее правда. Мы были на войне девами неразумными, едва расставшимися с детством.
- Но вы же так не напишите, верно? - сказала она. Это был не вопрос - это было обвинение.
- Я… я сам не знаю, - сказал я.
- Зато я знаю - сказала она. - Вы притворитесь, что вы были вовсе не детьми, а настоящими мужчинами, и вас в кино будут играть всякие Фрэнки Синатры и Джоны Уэйны или еще какие-нибудь знаменитости, скверные старики, которые обожают войну. И война будет показана красиво, и пойдут войны одна за другой. А драться будут дети, вон как те наши дети наверху.
И тут я все понял. Вот отчего она так рассердилась.
Она не хотела, чтобы на войне убивали ее детей, чьих угодно детей. И она думала, что книжки и кино тоже подстрекают к войнам.
И тут я поднял правую руку и дал ей торжественное обещание.
- Мэри, - сказал я, - боюсь, что эту свою книгу я никогда не кончу. Я уже написал тысяч пять страниц и все выбросил. Но если я когда-нибудь эту книгу кончу, то даю вам честное слово, что никакой роли ни для Фрэнка Синатры, ни для Джона Уэйна в ней не будет. И знаете что, - добавил я, - я назову книгу «Крестовый поход детей».
После этого она стала моим другом.
Мы с О’Хэйром бросили вспоминать, перешли в гостиную и заговорили про всякое другое. Нам захотелось подробнее узнать о настоящем крестовом походе детей, и О’Хэйр достал книжку из своей библиотеки под названием «Удивительные заблуждения народов и безумства толпы», написанную Чарльзом Макэем, доктором философических наук, и изданную в Лондоне в 1841 году.
Макэй был неважного мнения обо всех крестовых походах. Крестовый поход детей казался ему только немного мрачнее, чем десять крестовых походов взрослых. О’Хэйр прочел вслух этот прекрасный отрывок:
Историки сообщают нам, что крестоносцы были людьми дикими и невежественными, что вело их неприкрытое ханжество и что путь их был залит слезами и кровью. Но романисты, с другой стороны, приписывают им благочестие и героизм и в самых пламенных красках рисуют их добродетели, их великодушие, вечную славу, каковую они заслужили, возданную им по заслугам, и неизмеримые благодеяния, оказанные ими делу христианства.
Но каковы же были истинные результаты всех этих битв? Европа растратила миллионы своих сокровищ и пролила кровь двух миллионов своих сынов, а за это кучка драчливых рыцарей овладела Палестиной лет на сто.
Макэй рассказывает нам, что крестовый поход детей начался в 1213 году, когда у двух монахов зародилась мысль собрать армии детей во Франции и Германии и продать их в рабство на севере Африки. Тридцать тысяч детей вызвалось отправиться, как они думали, в Палестину.
Должно быть, это были дети без призора, без дела, какими кишат большие города, пишет Макэй, - дети, выпестованные пороками и дерзостью и готовые на все.
Папа Иннокентий Третий тоже считал, что дети отправляются в Палестину, и пришел в восторг. «Дети бдят, пока мы дремлем!» - воскликнул он.
Большая часть детей была отправлена на кораблях из Марселя, и примерно половина погибла при кораблекрушениях. Остальных высадили в Северной Африке, где их продали в рабство.
По какому-то недоразумению часть детей сочла местом отправки Геную, где их не подстерегали корабли рабовладельцев. Их приютили, накормили, расспросили добрые люди и, дав им немножко денег и много советов, отправили восвояси.
- Да здравствуют добрые жители Генуи, - сказала Мэри О’Хэйр.
В эту ночь меня уложили спать в одной из детских. О’Хэйр положил мне на ночной столик книжку. Называлась она «Дрезден. История, театры и галерея», автор Мэри Энделл. Книга вышла в 1908 году, и предисловие начиналось так:
Надеемся, что эта небольшая книга принесет пользу. В ней сделана попытка дать читающей английской публике обзор Дрездена с птичьего полета, объяснить, как город обрел свой архитектурный облик, как он развивался в музыкальном отношении благодаря гению нескольких человек, а также обратить взор читателя на те бессмертные явления в искусстве, которые привлекают в Дрезденской галерее внимание тех, кто ищет неизгладимых впечатлений.
Я еще немножко почитал историю города:
В 1760 году Дрезден был осажден пруссаками. Пятнадцатого июля началась канонада. Картинную галерею охватил огонь. Многие картины были перенесены в Кенигсштейн, но некоторые сильно пострадали от осколков снарядов, особенно «Крещение Христа» кисти Франсиа. Вслед за тем величественная башня Крестовой церкви, с которой, день и ночь следили за передвижением противника, была охвачена пламенем. В противовес печальной судьбе Крестовой церкви церковь Пресвятой девы осталась нетронутой, и от каменного ее купола прусские снаряды отлетали, как дождевые капли. Наконец Фридриху пришлось снять осаду, так как он узнал о падении Глаца - средоточия его недавних завоеваний. «Нам должно отступить в Силезию, дабы не потерять все», - сказал он.
Разрушения в Дрездене были неисчислимы. Когда Гете, юным студентом, посетил город, он еще застал унылые руины: «С купола церкви Пресвятой девы я увидал сии горькие останки, рассеянные среди превосходной планировки города; и тут церковный служка стал похваляться передо мной искусством зодчего, который в предвидении столь нежеланных случайностей укрепил церковь и купол ее против снарядного огня. Добрый служитель указал мне затем на руины, видневшиеся повсюду, и сказал раздумчиво и кратко: „Дело рук врага“».
На следующее утро мы с девчурками пересекли реку Делавар, там, где ее пересекал Джордж Вашингтон. Мы поехали на Международную выставку в Нью-Йорк, поглядели на прошлое с точки зрения автомобильной компании Форда и Уолта Диснея и на будущее - с точки зрения компании «Дженерал моторс»…
А я спросил себя о настоящем: какой оно ширины, какой глубины, сколько мне из него достанется?
В течение двух следующих лет я вел творческий семинар в знаменитом кабинете писателя при университете штата Айова. Я попал в невероятнейший переплет, потом выбрался из него. Преподавал я во вторую половину дня. По утрам я писал. Мешать мне не разрешалось. Я работал над моей знаменитой книгой о Дрездене. А где-то там милейший человек по имени Симор Лоуренс заключил со мной договор на три книги, и я ему сказал:
- Ладно, первой из трех будет моя знаменитая книга про Дрезден…
Друзья Симора Лоуренса зовут его «Сэм», и теперь я говорю Сэму:
- Сэм, вот она, эта книга.
Книга такая короткая, такая путаная, Сэм, потому что ничего вразумительного про бойню написать нельзя. Всем положено умереть, навеки замолчать, и уже никогда ничего не хотеть. После бойни должна наступить полнейшая тишина, да и вправду все затихает, кроме птиц.
А что скажут птицы? Одно они только и могут сказать о бойне - «пьюти-фьют».
Я сказал своим сыновьям, чтобы, они ни в коем случае не принимали участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы ни радости, ни удовлетворения.
И еще я им сказал, чтобы они не работали на те компании, которые производят механизмы для массовых убийств, и с презрением относились бы к людям, считающим, что такие механизмы нам необходимы.
Как я уже сказал, я недавно ездил в Дрезден со своим другом О’Хэйром. Мы ужасно много смеялись и в Гамбурге, и в Берлине, и в Вене, и в Зальцбурге, и в Хельсинки, и в Ленинграде тоже. Мне это очень пошло на пользу, потому что я увидал настоящую обстановку для тех выдуманных историй, которые я когда-нибудь напишу: Одна будет называться «Русское барокко», другая «Целоваться воспрещается» и еще одна «Долларовый бар», а еще одна «Если захочет случай» - и так далее.
Да, и так далее.
Самолет «Люфтганзы» должен был вылететь из Филадельфии, через Бостон, во Франкфурт. О’Хэйр должен был сесть в Филадельфии, а я в Бостоне, и - в путь! Но Бостон был залит дождем, и самолет прямо из Филадельфии улетел во Франкфурт. И я стал непассажиром в бостонском тумане, и «Люфтганза» посадила меня в автобус с другими непассажирами и отправила нас в отель на неночевку.
Время остановилось. Кто-то шалил с часами, и не только с электрическими часами, но и с будильниками. Минутная стрелка на моих часах прыгала - и проходил год, и потом она прыгала снова.
Я ничего не мог поделать. Как землянин, я должен был верить часам - и календарям тоже.
У меня были с собой две книжки, я их собирался читать в самолете. Одна была сборник стихов Теодора Ретке «Слова на ветер», и вот что я там нашел:
Проснусь - и медлю отойти от сна.
Ищу судьбу везде, где страха нет.
Учусь идти, куда мой путь ведет.
Вторая моя книжка была написана Эрикой Островской и называлась «Селин и его видение мира». Селин был храбрым солдатом французской армии в первой мировой войне, пока ему не раскроили череп. После этого он страдал бессонницей, шумом в голове. Он стал врачом и в дневное время лечил бедняков, а всю ночь писал странные романы. Искусство невозможно без пляски со смертью, писал он.
Истина - в смерти, - писал он. - Я старательно боролся со смертью, пока мог… я с ней плясал, осыпал ее цветами, кружил в вальсе… украшал лентами… щекотал ее…
Его преследовала мысль о времени. Мисс Островская напомнила мне потрясающую сцену из романа «Смерть в кредит», где Селин пытается остановить суету уличной толпы. С его страниц несется визг:
«Остановите их… не давайте им двигаться… Скорей, заморозьте их… навеки… Пусть так и стоят…»
Я поискал в Библии, на столике в мотеле, описание какого-нибудь огромного разрушения.
Солнце взошло над землею, и Лот пришел в Сигор. И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба. И ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли.
Такие дела.
В обоих городах, как известно, было много скверных людей. Без них мир стал лучше. И конечно, жене Лота не велено было оглядываться туда, где были все эти люди и их жилища. Но она оглянулась, за что я ее и люблю, потому что это было так по-человечески.
И она превратилась в соляной столб. Такие дела.
Нельзя людям оглядываться. Больше я этого делать, конечно, не стану. Теперь я кончил свою военную книгу. Следующая книга будет очень смешная.
А эта книга не удалась, потому что ее написал соляной столб.
Начинается она так:
«Послушайте:
Билли Пилигрим отключился от времени».
А кончается так.
